Глеб Фёдорович Слободин родился в 1907 году в посёлке Инзерский завод Тамьян-Катайского района бывшей Уфимской губернии. В голодном 1922 году остался круглым сиротой и попал в «дом подростков» – интернат.
Окончив фабрично-заводское училище, трудился сталеваром на славном Златоустовском заводе помощником сталевара, сталеваром.
В 1935 году, получив диплом Московского института цветных металлов и золота, был распределён на Кольчугинский завод им. Серго Орджоникидзе, где последовательно занимал должности: инженера-исследователя центральной заводской лаборатории, заместителя и начальника трубочно-радиаторного цеха, главного металлурга.
В 1940 году был командирован в Германию полномочным представителем советской металлургии, куда Советский Союз в числе прочих товаров экспортировал цветные металлы в обмен на станки, оборудование и вооружение.
В мае 1941 года Слободин стал директором кольчугинского завода, а спустя полгода ему уже пришлось руководить эвакуацией предприятия. В декабре он был назначен первым директором завода № 515. На год его директорства заводом № 515 пришёлся самый сложный период в истории предприятия.
Для пользы дела Глеб Фёдорович шёл на риск, грозящий в случае неудачи суровой ответственностью по законам военного времени. Вопиющие нарушения противопожарного режима, происходящие с разрешения директора, обсуждались на заводском партбюро.
В январе 1943 года Глеб Фёдорович Слободин получил предписание вернуться на работу в Подмосковье.
«Мне пришлось снова принимать активное участие в восстановлении Кольчугинского завода до 1949 года, – писал он в 1970-е годы тогдашнему директору Каменского завода ОЦМ А. М. Киселеву. – Потом сгорел цех в Верхней Салде – восстанавливать его, а с 1953 года строить и запускать Артёмовский завод. Вот и прошла жизнь, вся в тревогах и заботах».
В 1970-е годы, когда Слободин уже давно жил на Украине, из Каменска-Уральского его попросили помочь экспонатами или воспоминаниями создававшемуся на заводе ОЦМ музею.
«Два дня ходил и думал, а что ответить? – писал Глеб Фёдорович. – Вроде бы за тот период так много пережито, а дать для музея практически нечего. <…> Представьте себе, что в моём скудном архиве не оказалось ни одной фотографии, а в памяти осталось воспоминание, как о кошмарном сне, когда над головой блестел карающий меч ответственности и сознание, что надо сделать невозможное».